«Подвижники веры никогда у Бога ничего не просили»

 – Каждый человек – образ Божий. Подвижники веры, которые жили совсем недалеко от нас, были такими же, как мы. Священнослужители, которые несли служение в Церкви до революции и в годину гонений, были во всем подобны нам. У них были те же страсти, те же желания, – сказал митрополит Анастасий на встрече с  православной молодежью города Симбирска.

По просьбе молодых людей владыка рассказал о священнослужителях и мирянах, с которыми ему доводилось общаться; ответил на вопросы о своей юности, об испытаниях, о вере, о любви.

– Нигилизм всегда присутствовал в жизни России. Отторжение христианства, отторжение Православия происходило на всей территории Российской империи. Мы знаем, к чему это привело. Были прекрасные монастыри, были храмы, а потом вдруг ничего не стало – все закрылось. Почему появились красные бригады, атеисты, безбожники? Кто их воспитал? Их воспитало общество. Это произошло постепенно. Причину надо начинать искать со времен раскола церковного. Старообрядцы были готовы идти на смерть за свои убеждения. Мы же не держались за свои традиции так, как держались они. Общество разделилось. Нашлись люди, которые хотели видеть нашу страну просвещенной, такой, как Франция. А откуда вся эта зараза пошла на нашу землю? Именно оттуда. Франция – рассадник атеизма. Только сейчас  французы начинают понимать, что лишь через возвращение к корням, которые они сами обрубили, возможна нормальная жизнь общества, нормальная жизнь Церкви.

Я вспоминаю свою первую поездку по странам Европы. Мы посещали Собор Парижской Богоматери. Там тогда во всю длину собора стояли изображения вольнодумцев, атеистов, и лишь над главным алтарем располагалось изображение распятого Христа. Богослужения не совершались. Дух неприятия духовного распространялся повсюду, дошел он и до нашей Русской земли как раз в то время, когда я был молодым. Я – человек XX века. Вы все-таки уже люди XXI века. Я же отношусь к тем людям, которых Господь сподобил общаться с подвижниками веры. Они любили Бога, любили страну гораздо больше нынешних так называемых патриотов, которые на каждом углу кричат о том, что надо воспитывать юных патриотов. Только как это сделать, если в основе воспитания не лежит Христос? Невозможно без Христа воспитать человека в любви к Церкви, в любви к Родине.

Давайте вспомним кровавые события 18-го, 20-го и 39-го годов прошлого века. Это было тяжелое время для Церкви. Некоторые священнослужители оказались неготовыми к этому. Они хотели подстроиться под власть, которая пришла на смену царской власти, старались адаптироваться к новым условиям и принести пользу государству.

Среди этих людей всеми нами любимый Павел Флоренский, который старался внедриться в эту систему и послужить государству. Но его конец, как и конец других людей, которые в итоге не отказались от веры, был трагическим. Все они были казнены, замучены, умерли в ссылках, куда их определил режим, который господствовал в нашей стране.

В те времена было много людей, которые не занимались политикой, которые любили Церковь, любили малую Родину, любили храм Божий. У них была святая обитель, а большее им было не нужно. За Церковь, за веру многие были готовы пострадать и страдали. Впоследствии многие были реабилитированы.

Сейчас, если человек выходит из тюрьмы, ему трудно адаптироваться к жизни. Он заражен проказой, которая царит  в местах заключения. Он рискует стать потерянным для общества человеком. Мало кто может, придя оттуда, адаптироваться к современной жизни. А эти люди возвращались.

 Мне доводилось общаться с монахинями, которые прошли ссылки и тюрьмы. Они были совершенно непохожими на нас. Мы всегда угрюмые, сердитые, чем-то озабоченные. А эти люди, несмотря ни на что, оставались радостными. Политические репрессии нисколько не исказили образа Христа, за Которого они пострадали, Которого они носили в своем сердце. Это были носители Духа. Они, как и все их современники, были вынуждены подчиняться Советской власти, они соприкасались с безбожным миром, но этот мир не смог поглотить их, не смог отнять их радости.

Я знал одну прекрасную монахиню, которая пробыла в ссылках около десяти лет. Она была подругой моей мамы. У этой монахини были другие подруги, которые также возвращались из ссылок. В Казани было место, где можно было «пристроиться». Дивеевские монахини жили отдельно, монахини Казанско-Богородицкого монастыря отдельно, насельницы  Федоровского монастыря – отдельно. Они жили маленькими семьями. Никогда ни на что не жаловались и никогда Бога ни о чем не просили.

Мы же постоянно что-то просим у Бога: сделай то, дай то. Когда привозят мощи того или иного святого, у дверей храмов собираются огромные очереди. Почему так происходит? Потому что людям чего-то не хватает в этой жизни. Часто не хватает материального благополучия. Народ живет в бедности, живет в болезни.  Люди верят, что, соприкоснувшись со святыней, они получат просимое. Каково же будет их разочарование, если их требования –  именно требования, а не просьбы – не будут удовлетворены?! Страшно об этом подумать. Люди считают, что они поцелуют святыню, возьмут домой иконочку, и совершится чудо. Но чудо таким образом не совершается. Чудо совершится только тогда, когда люди примут Христа. Когда они будут жить со Христом. Когда они постоянно будут чувствовать присутствие Бога в своей жизни. Тогда и совершится чудо, тогда и сами эти люди смогут творить великие дела.

Грустно, что многие приходят в храм от случая к случаю, когда объявляют о прибытии той или иной святыни. Люди ищут чуда и расстраиваются, если не находят его. Впрочем, так всегда было и будет. В советское время народ приходил в магазин с талонами и озлоблялся, если не удавалось поменять их на продукты. Нам с вами надо молиться о людях, которые пока находятся за церковной оградой. Надо молиться о том, чтобы Господь пришел в их жизнь.

О подвижниках, переживших ссылки, можно говорить очень много. Я уже сказал, что они пребывали в постоянной радости, несмотря на то, что жили порой в подвалах. Вы думаете, что их окружали добрые люди, готовые в любой момент приютить репрессированных батюшек и матушек? Ничего подобного. Сырой подвал – лучшее, на что они могли рассчитывать.

Была у нас одна помещица Анна Федоровна, важная дама. Поместье у нее отобрали, но дом в городе она смогла сохранить – прекрасный дом, прекрасный сад. Пришли из ссылки монахини и попросили у Анны Федоровны приюта, так она сырой подвал им выделила. Там они чахли, а потом расселились по деревням – деревни стали пустеть, и можно было занять один из покинутых прежними хозяевами домов. Милости и радушия от соседей ждать не приходилось. Но эти монахини не печалились. Они были не только носителями Духа, они были интеллигентными. Это та духовная интеллигенция, которую мы потеряли. Чтобы возродить потерянное,  потребуются годы и десятилетия.

Посмотрите: чем мы сейчас живем? Не так давно я был на торжестве по случаю юбилея организации, которая оказывает финансовую помощь некоторым нашим приходам. По долгу службы я должен был принять приглашение посетить праздничное мероприятие. Полный зал гостей, приветствия, награды, бесконечные грамоты… Сейчас люди особенно радуются, когда им бумажку в рамочке вручают и говорят об их заслугах. Потом концертная программа началась, если это действо так можно назвать. На сцене два парня, четыре девицы полуобнаженные, звучит страшная музыка. Это даже не современная рок-музыка, а какая-то бесовщина. Рядом сидит владыка Диодор. Вижу, что он уже голову опустил: смотреть-то на сцену невозможно. Внутренний голос мне говорит: «уйди, уйди». Хочется уйти, хотя это и не очень вежливо. Но в конце концов я все-таки попросил выпустить меня и удалился. Нас страшат адскими мучениями, адом.  Наверное, это и есть ад. Наблюдать подобное действо и не иметь возможности уйти – это хуже горения в котле с серой. Уходя, я посмотрел в зал. В зале сидели люди среднего возраста, лет пятидесяти. Кто-то моложе, кто-то старше, но все они с восторгом взирали на это беснование. Где же тут Господь? Мы потеряли присутствие Бога в своем сердце, и это самое страшное.

Поколение, с которым мне довелось общаться, зажгло огонек веры и передало его своим детям. Многое потом было уничтожено, но этот огонь продолжал гореть. Если бы он погас, не сидели бы мы с вами сейчас в этом зале, не совершались бы богослужения в наших храмах. Люди претерпевали страшные мучения, чтобы воссиял Свет Христов, чтобы земля наша наполнилась этим Светом, чтобы жизнь была радостной.

Вспоминая людей, которые претерпели много страданий за Христа, я не могу не сказать об игумене Афанасии, который двадцать лет провел на лесоповале. Представляете, какое это наказание? Он рассказывал, что отчаявшиеся люди порой ложились под деревья, которые им нужно было пилить, чтобы таким образом поскорее закончить свою жизнь. Отец Афанасий  вернулся. Его принял владыка Михаил Воскресенский, который в отличие от других управляющих епархиями с сочувствием относился к репрессированным священнослужителям.

Владыка поселил отца Афанасия у женщины, на квартире которой я тоже жил. Так вот эта женщина однажды пожаловалась владыке на то, что отец Афанасий пьет чифирь. Но вы представьте, через что ему пришлось пройти, к чему он и его современники прибегали, чтобы выжить в этих условиях… Я бы, конечно, не назвал употребления чифиря наркоманией, но определенное влияние на организм этот напиток бесспорно оказывал. Это лишь говорит  о том, что человек, пострадавший за веру, тоже был подвержен страстям и пагубным привычкам. Его не называли святым. Но его любил народ. Он был притягательной силой для верующих разных городов. В одном городе его любили даже больше, чем настоятеля, который был представителем белого духовенства и не понес стольких лишений, сколько претерпел отец Афанасий.

Среди священства тоже были разные люди. Я это понял еще в детстве. Мой отец был председателем колхоза. В колхоз приезжали так называемые счетоводы. Они проверяли, сколько трудодней отработала та или иная семья. От отца я узнал, что присланный к ним счетовод был священником. Он в свое время подписал отречение, а впоследствии отправил на Колыму многих людей, которые якобы недостаточно хорошо трудились.

На Колыме побывала и моя тетка. Каким-то образом по возвращении оттуда она оказалась в Москве. Как-то она приехала к нам в гости, вся такая яркая, интересная. Я и сказал: «Мам, смотри, как хорошо живут на Колыме».  Все посмеялись. Тетя принесла нам гостинцы из Москвы. На Колыме же она пробыла около пяти лет.

Сколько людей там побывало… Они для многих были образцами для подражания. Их любили больше, чем священнослужителей. Вы не представляете, какая трагедия ждала бы нас, если бы эти люди не вернулись из ссылок. Многих из них потом не пускали в церковь.

Взять хотя бы столь почитаемого на нашей земле преподобного Гавриила Мелекесского. На мой взгляд, его житие написано очень слащаво. Составитель жизнеописания повествует о трех арестах, о ссылках общей продолжительностью в семнадцать лет, о спокойствии, которое преподобному удалось сохранить. Не может быть, чтобы эти годы в заключении не оставили на человеке отпечатка. Вы представляете, сколько страданий, сколько переживаний, сколько горя перенес преподобный за годы отбывания наказания? Неужели кто-то верит, что после возвращения для него наступила райская жизнь? Да, в 1963 году его реабилитировали, он мог вернуться в дом, который ему принадлежал. Но он не мог служить в храме! Богослужения отец Гавриил совершал дома. Этот факт объясняют слабым здоровьем. Но на самом деле преподобного Гавриила, как и других священников, вернувшихся из ссылок, просто не допускали к храму – им было запрещено заходить в алтарь.

Я знал многих казанских священников, которые по возвращении из ссылок стояли на паперти. Из церкви их выгоняли, говорили: нечего тут побираться! А как они должны были жить? На что? Бабушки подойдут, записку в карман сунут, дадут хоть какую-то копейку. Так они и жили.

Был у нас схииеромонах Серафим, ризничий Седмиезерной богородичной пустыни. Он отбыл очень большой срок, около двадцати лет. Потом его, полуживого, привезли в пересыльную тюрьму в Казань и выбросили на улицу  умирать. Батюшку подобрали две женщины, привели в свою хибару, выходили. Отец Серафим стал душой того сообщества верующих людей, которые вернулись из ссылок. Он стал душой Церкви. К отцу Серафиму потянулись люди, а владыка Михаил сделал его своим духовником.

Но власти предержащие надавили на настоятеля и запретили отцу Серафиму бывать в храме. В алтарь ему ни в коем случае нельзя было заходить. Я тогда первый год служил диаконом. Владыка говорил нам: «Вы тихонечко спрячьте отца Серафима, пусть он придет к ранней Литургии, когда настоятеля в храме нет, причастится и тихонечко уйдет». Батюшка в три часа ночи выходил из дома, приходил в храм и поминал близких. У него были огромные списки имен людей для поминовения за упокой. В Покровской церкви у нас было место, где мы переодевались. Мы батюшку, бывало, там спрячем, занавеску задернем, а настоятель его никак не найдет. А потом этот настоятель ослеп. Тогда уж ему тем более стало не найти отца Серафима. Отец Серафим приходил, причащался, но совершать Литургию ему владыка никак не мог разрешить.

Такое положение сохранялось до конца 80-х годов. Священников в храм не пускали, монахини тоже преследовались – в лучшем случае могли прийти на клиросе пристроиться.  Народ любил этих людей, а видя несправедливое отношение к ним, старался как-то их поддержать. Без куска хлеба эти матушки и батюшки не оставались.

Ошиблись в расчетах люди, возглавлявшие советы по делам религий. Они думали, что умрут эти подвижники – и все… На смену им власти начали подготавливать служителей, которые могли бы в любой момент по приказу отказаться от Церкви.  Таких попов мы называли красными попами.  Мой настоятель, отец Иоанн Тагашевский говорил не обращать на них внимания – мол, ругаются, но ничего сделать нам не могут. Это были люди, которые ни во что не верили. Идет богослужение, приходит такой красный поп в алтарь, ставит ботинки у Царских врат, чтобы все видели, а сам садится в кресло и газету читает. Возглас надо дать – пробормочет, и все. Народ их не любил. Уже в 60-х годах многие эти священники стали отрекаться, а в 70-х Хрущев пообещал показать последнего советского попа.

Впрочем, и до этих слов было непросто. Опять возвращаюсь к периоду своего юношества, когда мы стояли перед выбором: отречься от Христа или оказаться выброшенным из жизни. Верующему человеку все дороги были закрыты, кроме дороги в психиатрическую больницу или в ссылку. Не все, конечно, решались пойти такими путями. Олег, один из тех людей, с которыми мы многое прошли, отрекся. Мне было очень горько. Горько было его духовному отцу и многим нашим друзьям. Вадиму (архимандриту Никону (Смирнову)), который сейчас является настоятелем Афонского подворья в Москве. Евлогию (он тогда был Георгием), ныне он митрополит Владимирский (на покое). Все мы очень переживали, у нас был круг очень близких людей. Нас было немного, но мы чувствовали поддержку друг друга и вместе пережили тот сложный период. Об этом еще будет время поговорить.

Я прервал свой рассказ о преподобном Гаврииле. Мы говорили о том, что по возвращении из ссылки он молился дома. Но как он желал хотя бы один раз совершить Литургию в родном для него храме! Наивно полагать, что он не желал там служить из-за слабого здоровья, как сказано в жизнеописании. Каждый священник хочет, чтобы жизнь его закончилась у престола Божьего. А если этого желания нет, значит, жизнь проходит зря.

Я всегда вспоминаю преподобного Александра, настоятеля Седмиезерной пустыни, который также отбыл огромный срок заключения. По возвращении ему запретили жить в городе. Он жил на границе Кировской области и Марийской республики, где-то на окраине. Знали бы вы, сколько людей туда ездило, чтобы помолиться и пообщаться с батюшкой; какими одухотворенными возвращались люди оттуда! Этот дух они передавали и другим людям. На этой окраине преподобного тоже преследовали. Литургию он совершал ночью, из поленницы вынимал священные сосуды, совершал богослужение, потом опять все прятал – обыски проводились постоянно, все священные сосуды могли отобрать.  Но эти люди делали все, чтобы сохранить святыни.  Очень уж они любили Бога, любили Матерь Божью.

Отец Серафим, о котором я рассказывал раньше, перед смертью дал завещание ни в коем случае не передавать Церкви хранящиеся у него святыни. Он понимал, что если эти святыни будут переданы Церкви, то их тотчас могут забрать, а хранителей подвергнуть наказаниям.

Больших трудов нам потом стоило уговорить матушек передать в храмы чудотворный Седмиезерный образ Божией Матери, мощи преподобного Гавриила Седмиезерного. Мощи находились у старца Серафима, затем перешли к монахиням. Я тогда был диаконом, снимал комнату шириной в полтора и длиной в два метра. В комнате у меня стояли железная кровать и столик в углу. Однажды монахини попросили меня забрать святые мощи, объясняя это тем, что они не знают, что с ними будет дальше.  Они принесли мне эту коробку, я ее спрятал в тумбочку. Кладу коробку поглубже, а сам думаю: Господи, а если придут с обыском и найдут, что я скажу? Откуда у меня эти «кости»? Но Бог миловал. В первый же год епископства я перенес святыню в домовый храм, а потом мы начали прославление преподобного Гавриила.

Это были удивительные люди. Внешне во всем подобные нам, но так отличавшиеся от нас внутренне. Мы с вами ходим на исповедь со списком грехов. Подходим к священнику и начинаем перечислять. А надо в первую очередь подружиться с Богом, как дружили они – люди, которые жили далеко и недалеко от нас. Они были друзьями Божьими. Господь был для них всем. И, как я уже говорил ранее, они никогда ничего у Бога не просили. Они радовались возможности ходить в храм. Они буквально бежали в храм.

Я знал двух монахинь, которые в воскресный день бегом бежали двадцать километров, чтобы попасть в одну из сельских церквей и помолиться за Литургией. Для этих людей не было большой разницы: принять ли причастие из рук безбожного попа или из рук верующего. Конечно, хорошо было причаститься у батюшки, которого они любят, но не всегда была такая возможность. Главным для них было – соединиться с Богом. Они знали, что Господь присутствует в Святых Тайнах вне зависимости от того, кто стоит в алтаре. И в любом случае мы недостойны соединения с Богом, но по милости Божией это чудо совершается и будет совершаться до скончания века.

 – Вы сказали, что у верующего было два пути: психиатрическая больница и ссылка. Как Вы избежали этих путей?

 – Не избежал. Я был бельмом в районе. Вы не представляете, что означало в те годы  быть молодым и верующим. Это было страшное дело для руководства района. За мной пристально наблюдала председатель райисполкома. Слава Богу, что мне уже исполнилось 18 лет, а то родителей могли лишить родительских прав из-за того, что я ходил в храм. Родителей прав не лишили, но священника храма, в который я ходил, лишили регистрации. Это были страшные годы. За год в районе закрылось почти десять храмов. Это была трагедия. Все ревели, все плакали.

Маму мою вызвал в епархию архиерей и попросил, чтобы я написал отречение: в этом случае оставался шанс вернуть батюшку на место. Мама заплакала и ушла, не сказав ни слова. Мне предлагали поступить в медицинский институт или училище, но для этого надо было подписать бумагу. То есть признать, что я нахожусь в состоянии раздумья и пока не определился с мировоззрением. Я сказал, что ничего подписывать не буду. Тогда меня отправили в строительное училище. Я – маменькино дите – попал в окружение, где были пьянки и мат-перемат. Ребята были «что надо». Слава Богу, что ночевать я ходил домой – жизни в общежитии я бы не выдержал.

После двух лет обучения меня сослали в ссылку на землю, где нет церквей. Представляете: от Москвы до Петербурга храмов практически не было.  Поселили нас в лесу – живите как хотите. Месяц-два я там пробыл. Потом отец мой написал мне письмо: бросай все и удирай оттуда. Я не знал, как быть. Ко мне был приставлен человек, который следил за тем, чтобы я не сбежал, а продолжал работать на стройке. Я купил ему бутылку перцовки – популярный тогда был напиток – вручил, сказав: «Вы посидите в другой комнате, а я просто отдохну». Смотрители ушли, я сложил вещи в чемодан, в окно выпрыгнул и лесом побежал на железнодорожный вокзал. Ночью я приехал в Москву, утром был дома. Отец велел сразу идти на работу – через своих друзей он устроил меня разнорабочим на стройку. За мной погоня, пришли домой меня искать, а отец сказал, что я уже на работе. Пришли на работу, а я кирпич вожу. Естественно грозили последствиями, велели возвращаться. Но я сказал, что никуда не поеду, тем более что меня уже оформили. Преследователи мои уехали, документы мне вернули – отец каким-то чудесным образом их добыл. У меня на руках оказались паспорт и военный билет, даже два паспорта и два военных билета. Так я стал работать. На работе меня «баловали». Главный инженер сделал мне зарплату почти такую же, как у него, правда, половину этой зарплаты я должен был ему отдавать.

Принадлежность к религиозному сообществу к тому моменту приравнивали к психическому заболеванию, нас проверяли в больницах. В больнице в Калинине (в Твери) мне сделали какую-то пункцию и выкинули на улицу. Я не знал, куда идти, перед глазами все плыло. Каким-то образом я добрался до Речного порта. Там ко мне подошел милиционер и спросил, куда я направляюсь. Я сказал, что мне плохо. Он посадил меня на ракету, я доехал до Кимр, до своего города, и попал к своему духовному отцу. Мой отец духовный сказал, что мне надо срочно оттуда уезжать, иначе меня доконают. Мама была против того, чтобы я уезжал. Но отец меня благословил, потому что понимал, что дома жизни мне не будет. Для меня это, конечно, была трагедия. Но Бог помог мне это вынести. Вместе с духовником мы поехали по разным епархиям, искали место, где бы меня могли принять псаломщиком или хотя бы охранником.

Приехали в Горький (Нижний Новгород). Была ночь, нас даже в епархию не пустили, сказали, что помощи ждать не стоит. Переночевали на вокзале, поехали в Самару. Архиереем там был Иоанн Снычев.  В епархии нас пустили в прихожую, но сказали, что владыка не примет. Дальше мы поехали в Оренбург,  потом в Уфу – везде отказывали. Долгое было путешествие. Мы мотались, мотались и в конце концов приехали в Казань.

Владыка Михаил (Воскресенский) был святой человек. Он был не похож  на остальных епархиальных архиереев. Они вместе с владыкой Леонидом Рижским выступили против постановления Собора, передающего власть мирянам. Согласно этому постановлению, священник становился наемным лицом, а контроль над жизнью Церкви осуществляли люди, которых избирала безбожная светская власть.

Владыка Михаил мне очень помог. Хотя, наверное, это Сама Матерь Божия вела меня таким путем. Непростым, но интересным. Сейчас вспоминаю и думаю: как мы все это пережили?  А тогда некогда было думать.

Я ничего с собой в дорогу не брал. У меня был только Казанский образ Божией Матери. О Казани я ничего не знал. Знал, что есть праздник Казанской иконы Божией Матери. Эту икону я когда-то нашел на колокольне одного из приходов, принес домой, отмыл. Чудесная была икона, с которой я путешествовал всю свою тогдашнюю  жизнь. Божья Матерь привела меня в Казань, где Господь сподобил меня нести свой жизненный крест до того момента, как в моей жизни начались новые испытания.

– Ваши родители были верующими?

 –Что такое вера? Это уверенность в невидимом, как в видимом, и осуществление ожидаемого.  Отец был нецерковный человек, но вера у него была. Я часто вспоминаю детство. Тогда не было телевизоров, и вечером мы шли в гости к бабушке, у них была большая семья. Отец говорил: пойдем посидим к бабушке. Вот мы шли «сидеть». Возвращались поздно ночью. Идем по улице, отец показывает на небо: «Смотри: ангелы в своем домике зажигают лампады. Видишь, какие у них голубые лампады? Сейчас придем домой и тоже зажжем лампаду – икону Божией Матери, тоже голубую».

Отец прошел фронт. У него была своя вера, вера, можно сказать, неканоническая. Но она была. А мама меня с пеленок таскала в церковь. Я  вырос в церкви. Я даже не могу сказать, что однажды пришел в церковь. Я из нее никуда и не уходил. Я в ней родился. В храме было все мое. Я считал себя там хозяином – что хочу, то и делаю. Став взрослым юношей, я продолжал активно участвовать в делах церковных: мы всем приходом чистили иконы, украшали храм. И дружил я со старухами. Они в вопросах веры не очень разбирались, но у них были чистые сердца, как у моего отца. Они были очень доверчивые. Никогда не протестовали, все переносили со смирением. Были среди них и те, кому выпало перенести серьезные испытания.

Одна моя подруга – монахиня – около пяти лет провела в заключении. Сама она была очень образованная, из дворянской семьи. Вернувшись из ссылок, она меня приучила к чтению. Благодаря ей у меня оказалось очень много литературы. Монахиня эта была интеллигенткой. Она играла на фисгармонии, играла на скрипке. Однажды она решила меня обучить игре на скрипке. Но потом отобрала у меня скрипку, заключив, что скрипача из меня не получится. Вот такие люди формировали мое мировоззрение.

В то время не было никакой религиозной литературы. Но достаточно было прочесть Мельникова-Печерского, Лескова. Когда вышел фильм «Братья Карамазовы», я стал запоем читать Достоевского. Три брата стали для меня яркими героями. Алеше мне хотелось во всем подражать. В общем, я, как и многие мои ровесники, выросли на классической литературе.

В зрелом возрасте я много читал Салтыкова-Щедрина. Он – мой земляк. Недавно вышел сборник рассказов Чехова «Святая простота». Это реальная жизнь любого священника. Мы все хотим чуда: живет человек, а потом яркая вспышка – и жизнь в корне меняется. А в жизни все иначе: человек живет, каждый день страдает и мучается, и так жизнь его кончается. Был фильм по Чехову, «Архиерей». Советую вам посмотреть.

– Не было ли у вас стремления создать семью? Были ли у Вас подружки?

 –Подружки были, но я не знал, что с ними делать. Общался я с девушкой, которая работала инженером на заводе. Мы ходили в церковь и просто общались. Понимаете, мы ведь были воспитаны совершенно в другой обстановке, в другой среде. У нас в школе была преподавательница русского языка и литературы из Ленинграда. Она как-то сказала: «Представляете: я иду по улице и вижу, как юноша с девушкой целуются. Какое безобразие! Как это до брака такое может быть? Среди петербургской интеллигенции такого безобразия не было!». Вот такие преподаватели нас воспитывали. Они сами были из другого поколения.

Несколько лет назад в моем родном городе Кимры праздновали юбилей храма. Владыка пригласил меня на праздник. Мы крестным ходом прошли от собора до центральной площади. Пришли на площадь, молебен совершаем. Подходит ко мне одна дама и говорит: «Это ты Александр Меткин?». Я говорю: «Да».

– Сколько ты нам горя принес. Из-за тебя чуть директора школы не сняли.

 Я говорю: «Ну не сняли же!».

 – А ты помнишь, я у вас биологию преподавала?

Я говорю: «Помню, хорошо выглядите!».

Хорошие были люди, насаждали добрые плоды. Благоприятная почва имеет очень большое значение.

– И все-таки почему Вы не создали семью, когда приехали в Казань?

 – Было просто не до этого. За нами слежка; за каждый шаг, за каждое действие надо было отвечать. А потом владыка Михаил вызвал меня и говорит: «Все, я завтра тебя буду рукополагать».  Я говорю: «Хорошо, владыка». Потом мама говорит: «Я тебе нашла невесту из Рыбинска». А я говорю: «Мама, опоздала».  Я был рукоположен целибатом, при владыке Михаиле дожил до протоиерейства, а при новом архиерее – владыке Пантелеимоне – принял монашество.  Вы спрашиваете про создание семьи. Так вот, жизнь, которой мы жили, не благоприятствовала созданию семьи.  Жить негде было. Мы мотались как квартиранты. Сейчас батюшки перед женитьбой думают о квартире, о доме, о материальном обеспечении. А в то время надо было комнату снимать, да еще никто больно-то и не пускал к себе. Мне дали комнатушку, которая отапливалась газом. На кухне газовая плита стояла, и от нее тепло шло в комнату. А еще мы все время проводили в храме. Сейчас священники жалуются на усталость после долгих служб. А мы после службы оставались в храме, я даже не думал, что можно днем куда-то уйти. Целый день в храме. Треб много было. Там и питались. Конечно не так, как сейчас люди привыкли. Утром после службы сварят баланду или щи, дадут хлеб, сахар был не всегда. Вечером тоже кормили. У нас была мать Ефросинья. Она спросит: «Есть хотите?».  Я говорю: «Хотим-хотим». – «Я сейчас приготовлю». Котел огромный стоял на кухне, она его водой наполнит, консервы положит две-три банки, размешает и зовет есть. И ничего. Выжили.

Бывает ли так, что на Вас нападает уныние? Как Вы справляетесь с грустью?

– Грусть это одно. Уныние – другое. От унынья трудно избавиться. Тут порой надо пользоваться медикаментами. Уныние может привести к отчаянию. А грусть… Отчего мы грустим? Я люблю путешествовать в свою жизнь, возвращаться в прошлое. Я вспоминаю то, что было раньше, и мне кажется, что раньше все было так прекрасно. А уныние – это когда я совершенно разуверен в смысле своей жизни. Господи, для чего я живу? Забери меня. Уныние на меня порой нападает при соборном богослужении. Когда я вижу нерадивое отношение священнослужителей, у меня иногда руки опускаются. Но когда я обращаюсь к народу, все внутри меняется.  Я смотрю на людей и думаю: вот где Церковь, вот наша опора. В этом народе, который пришел сюда со своими скорбями. Люди действительно надеются на Бога.

Уныние, отчаяние – страшные язвы, которые терзают человека, и священника в том числе. Это состояние лечится участием в Таинствах. Для  меня самое главное – Евхаристия. Больше-то ничего в жизни не осталось. Ни-че-го. Чем можно в моем возрасте удовлетворить себя? Тело изнемогает от болезней, друзей нет. Один человек недавно хорошо сказал: чем старше становится человек, тем меньше у него становится друзей, а врагов больше. А равнодушных  99 процентов. Дай Бог выдержать это состояние, чтобы равнодушные не перешли в стан врагов, больше ничего не надо.

А друзья… У Господа много было друзей? Самых близких не много. Из двенадцати и то один предал. Такова жизнь каждого человека.

 – Как спастись в 21 веке?

 – Меньше обращайте внимание на внешнего человека и больше заботьтесь о внутреннем. Надо поработать над тем, чтобы чувствовать присутствие Бога в жизни, а это дается очень тяжелым трудом. Господь говорит: «Возьмите иго Мое». Все сказано, не надо ничего для себя придумывать.  Надо просто быть с Богом. Если в душе Господь, то можно преодолеть абсолютно все. Старайтесь свою душу не открывать другим людям. Никто вас не поймет. Человек – это образ Божий. Он сам созидает и сохраняет внутри себя этот образ Божий, создает внутри себя Царство Божие. А когда начнешь советовать: живи так или так, опять же можешь быть неправильно понятым. Каждый человек самостоятельно отвечает за свою жизнь. Посмотрите на песнопения церковные: «Господи помилуй». Кого помилуй? Помилуй меня,  Боже! Меня! Это эгоизм?  Почему я не прошу, чтобы все здесь сидящие стали вдруг святыми? Каждому нужно самому работать над собой, идти к Богу. А остальное все никчемно.

 – Расскажите об общении с отцом Иоанном (Крестьянкиным).

 – Когда у меня была сложная ситуация в жизни, я поехал в Сергиев Посад, в место, где собиралась тогдашняя молодежь, теперь уже дряхлые старики.  Там мы общались, несли послушания, пекли просфоры.  Там, будучи диаконом, я задал вопрос о дальнейшем служении отцу Герману (Красильникову). Он сказал: «Я тебе ничем помочь не могу. Поезжай в Печеры, обратись к старцу отцу Иоанну (Крестьянкину)». Я спросил: как его найти? Он сказал, что там два старца: Савва – за ним бегают бабки с сумками –  и отец Иоанн – к нему даже трудно попасть. Я приехал. Сначала надо было оформиться, подойти к настоятелю. Настоятелем был покойный отец Алипий.  Я сказал, что я приехал к отцу Иоанну. Отец Алипий мне сказал: «Ты сначала поживи здесь». Я говорю: «Меня владыка выгонит, мне надо вернуться через определенное время». Но он настоял: месяц живи.

С отцом Иоанном у нас были длинные беседы. Во многом благодаря ему мне удалось изменить жизнь и научиться молиться. Невозможно было не загореться той любовью к Богу, которой горел он. Я уезжал из Печер в день отдания праздника Пасхи, шло пасхальное богослужение. Этот старец не ходил, а парил. Он был очень одухотворенным и вдохнул в меня дыхание жизни. Общение с хорошим человеком всегда дает плоды. Но и за это потом нужно расплачиваться.

 – Как расплачиваться?

 – Думаете, бесы потом не отомстят? Отомстят. Сунут тебя в такую ситуацию, что завопишь и не будешь знать, как выйти.

– Случались ли в Вашей жизни чудеса?

 – Когда я был ребенком, у нас был сад, огород. Надо было капусту все время поливать. А мне так это надоело. А дождей все не было. Я залез в кусты в саду и давай молиться: «Господи, сделай так, чтобы дождь прошел, я уже устал таскать воду из болота и все поливать». Начал реветь. Моя молитва была услышана, пошел дождь, и капуста наша не пропала.

 – Каково это – нести служение митрополита?

 – Любое служение требует самоотдачи. Надо быть готовым к любым испытаниям. Чтобы быть готовым, надо всегда быть с Богом. А это так трудно – быть с Богом. Я говорю, что Бога надо иметь в своем сердце, но сердце наше не к Богу обращено. Он ведь нам мешает. У меня дела, у меня заботы. А утром спать хочется. Господи, оставь меня в покое!  А Тебе еще надо молиться, а потом еще правило выполнять и Литургию служить. Как тяжело! Какой я страдалец! Как много я переношу в этой жизни! Я так много страдаю, а получу ли Царство Небесное – неизвестно. Нагрузка огромная, отдыха нет, я себя нагнетаю и Бога изгоняю из своей жизни.  Надо всегда быть с Богом, а это очень тяжело. Отец Иоанн (Крестьянкин) всегда был с Богом. И таких людей было очень много.

В 60-е годы, когда мне было уже нельзя ходить в городской храм, чтобы не подвергнуть репрессиям священника, я ездил в Москву на службу. В Елоховском соборе был один старенький священник.  Такой добрый, седой. Он поднимался на амвон и говорил: «С праздником, дорогие мои!». Он два три слова сказал – и весь народ воодушевился. Те верующие были совершенно другие люди. Сейчас, наверное, таких людей-то не встретишь.  Бабушки в храме видели, что я не здешний, спрашивали, откуда я, приглашали приезжать с ночевкой. В Москве можно было у любой прихожанки остановиться.

Эти люди сеяли вокруг себя радость – и миряне, и священники. Проповедь в те годы было запрещено говорить.  Проповеди отдавались на рецензию к уполномоченному, после проверки только можно было читать по бумажке. Даже архиерейские проповеди надо было сдавать. У нас владыка Михаил хитрость придумал. Он сам печатал проповеди для прочтения в храме, не сдавал их на проверку уполномоченному.

Как-то мне дает проповедь и говорит: «Иди, прочитай». Я был неопытный. У него проповедь на одном листочке. Вышел на амвон и за одну минуту все прочитал. Он говорит: «Болван! Ты что сделал? Мою проповедь так быстро прочитал. Я еще даже не успел причаститься, а ты уже в алтарь пришел». Кричал-кричал. Потом я чуть ли не на распев стал говорить.

Не знаю, как вы воспринимаете проповедь, но у меня негативное отношение к проповеди выработалось еще в годы моей юности. Евангелие прочитают, и мы ждем: неужели проповедь будет? Господи, пронеси!  Если батюшка выйдет с толстенной книгой Дьяченко, если он начнет ее читать, а потом пересказывать… А потом еще начнет говорить: «А вот Дарья в воскресенье в церковь не пришла, пошла на базар, а вы слышали что с ней случилось? Она упала и ногу сломала». Эта проповедь была мучением.

Я считаю, что проповедь должна быть лаконичной. Нужно коснуться евангельской темы, коротко привести примеры из жизни. Лучше не обличающие, а вдохновляющие. Надо молиться, чтобы были настоящие проповедники.  А то выйдет преподаватель гомилетики и начинает такое нести… А сам-то он думает, что говорит? Зато у него жесты, гримасы. Одно посмешище. Знаю, что до сих пор некоторые тихо уходят из храма, когда проповедь начинается. Мы тоже так делали. Особенно в летний период бабушки тихонечко выйдут, на скамеечке посидят, а потом возвращаются.

 – Ваш отец был на фронте. Что он рассказывал о фронтовых буднях?

– Те, кто прошел войну, никогда не говорили о войне. К отцу приезжали его товарищи по фронту, они встречались. Но чтобы отец мне что-то говорил – такого не было. Ордена у него были, до сих пор сохранились. Я знаю, что с фронта он мне привез роскошную коляску. Все девчонки хотели меня катать. Еще есть небольшая картинка с изображением ангелов – мальчик и девочка. Это тоже трофей. Отец был адъютантом у начальника. А в жизни он очень любил цветы, у нас в палисаднике всегда цветы росли. О фронте папа не говорил, старался забыть об этом. Да и не помню я, чтобы кто-то из этих людей потом приходил и хвастался тем, что он сражался. У моей бабушки четыре сына погибли на фронте, отец – пятый – остался в живых. Я не придавал значения тому, что бабушка всегда ходит в черном. А она остаток жизни провела в таком скорбном состоянии. Никогда в семье об этом не говорили. Просто знали, что близкие погибли.

– Как родители отнеслись к тому, что Вы приняли монашество?

 –Спокойно отнеслись. Я к тому времени уже принял сан и семью бы  уже не создал. Монашество воспринимали как награду. Мама моя жила потом двадцать лет в Казани. А «сильно православные» тетеньки предлагали ей принять монашество. Старые монахини никогда бы такого не предложили. Мама отказалась. Сказала: я всю жизнь прожила с семьей, а монашество что даст? Возможность черные облачения носить?  Те монахини, которые вернулись из ссылок, никогда не носили этих одеяний, даже апостольника не носили.  Платочек повяжут и простую одежду наденут. Они ничем не отличались от других женщин. А сейчас монашество демонстрируется – надо нарядиться, чтобы пыль поднимать, когда идешь по улице, и чтобы люди не отличили: то ли паранджа на тебе, то ли что. Монашество не приближает и не отдаляет нас от Бога. Монашество – это внутренний подвиг. Мария Египетская монахиня? Можно сказать, да. Преподобная.  Она носила какие-то одежды? Принимала постриг? Это сейчас думают: перед смертью я схиму приму – и все, в Царство Божие попаду. Как все просто.

– Какое самое большое искушение было в Вашей жизни?

– Самое большое искушение было здесь в Ульяновске, и вы о нем слышали. Было мгновение, когда хотелось развернуться и уйти. Но Царица Небесная в честном образе Своем Казанском не дала мне этого сделать.

 – Неужели это было страшнее, чем перспектива оказаться в психиатрической больнице?

 – Психиатрическая больница в тот момент показалась ерундой.  С тех лет я многого уже не могу припомнить. А  здесь у меня было мгновение выбора – или иди крестным путем с Богом, или откажись. Дьявол послал мне это искушение. Он ведь и в образе архиерея может явиться и священника – да хоть кого. Он хотел моей духовной и физической смерти. Но Господь не дал этому случиться. Господь не оставил и укрепил.

Все новости раздела




Новости митрополии

Митрополит Анастасий совершил прощальную Литургию в Спасо-Вознесенском соборе

Митрополит Анастасий совершил прощальную Литургию в Спасо-Вознесенском соборе

1 сентября, в Неделю 11-ю по Пятидесятнице, митрополит Анастасий возглавил служение Божественной литургии в Спасо-Вознесенском кафедральном соборе города Симбирска.

Митрополит Анастасий совершит Литургию в Спасо-Вознесенском соборе

Митрополит Анастасий совершит Литургию в Спасо-Вознесенском соборе

1 сентября, в Неделю 11-ю по Пятидесятнице, митрополит Анастасий возглавит служение Божественной литургии в Спасо-Вознесенском кафедральном соборе.